Профессор Борис Дмитриевич Петров: (О Парине и о Шике)

В один из веселых новогодних вечеров в институте Г. Н. Крыжановский, нарядившийся Дедом Морозом, рассказал под общий смех и аплодисменты удивительную сказку про одного волшебника, который, вроде бы ничего не делая, так изменил обстановку, что «мы сами стали себя уважать».

Надеюсь, что читатель не посетует, если, прежде чем завершить эту главу, я приведу без всяких комментариев еще несколько отрывков из записанных мною или написанных собственноручно воспоминаний друзей и сотрудников Василия Васильевича. Каждый из них добавляет еще какие-то живые штрихи к рисуемому нами портрету.

Лев Лазаревич Шик: «Василий Васильевич Парин был очень доброжелателен, всем помогал, хотя его нельзя было провести, он умел трезво оценивать людей. Но даже его неодобрение никогда не превращалось в диктат. Он мог прямо сказать, что ему не нравится в работе того или иного сотрудника, мог предупредить, что из этого, по его мнению, ничего путного не получится. Но завершал всегда так: — Ничего, ничего, пускай делает, как хочет.

Все это иной раз приводило к тому, что он способствовал продвижению даже тех, чьи заслуги и дарования ценил не особенно. Но никого он не выдвигал из личных мотивов, чтобы, например, опубликовать что-нибудь в соавторстве. Он вообще все писал сам, и даже в тех случаях, когда ему готовили материал, относился к нему именно как к материалу: переписывал все от доски до доски, внося свои идеи, свое построение, свой стиль. Поэтому подписанные им доклады, статьи, отчеты носят неизгладимый отпечаток его личности.

Он великолепно вел заседания. Не говорил ничего лишнего. Все его замечания были очень уместны и всегда касались существа вопроса. Подводя итоги обсуждению, он умел выделить в нескольких словах самое главное, подчеркнуть достоинства работы, указать, в каком направлении следует ее продолжать. Прямое неодобрение редко срывалось с его языка, но он потрясающе умел молчать. Его знаменитое молчание было очень красноречиво, оно уже было оценкой.

Как человек Парин был очень корректен и интеллигентен. У него были определенные морально-этические принципы, которым он следовал и от которых не мог отступить ни при каких обстоятельствах. Он не мог опоздать на назначенную встречу хотя бы на несколько минут. Не мог ни с кем быть резким, хотя был прямым. Не мог не выполнить взятое на себя обещание.

Анатолий Васильевич Мареев: «Василий Васильевич был очень мужественным человеком. Он, например, умел молча, никому не показывая, переносить боли, какие ему доставлял эндотерит. Я один раз видел, как он прихрамывает от этих болей, но увидел только потому, что сам он меня не заметил и не знал, что за ним наблюдают.
Он был великодушный, но очень волевой человек, не раскисавший ни при каких обстоятельствах. Это мало кто знает за ним, потому что он был очень интеллигентен, а интеллигентность иногда принимают за мягкотелость. Интеллигентность его проявлялась по-разному, буквально во всем. Например, письма и поздравительные открытки он всегда писал от руки, считая невежливым печатать на машинке (когда ему пришла поздравительная открытка от близкого сотрудника, написанная другим почерком, видимо жены, это тотчас было замечено). Он почти никогда не делал прямых замечаний, но в то же время умел показать свое недовольство. Я, например, очень медленно писал докторскую диссертацию, давал ее ему на просмотр по главам. Вот письмо, показывающее его манеру упрекнуть за медленное продвижение работы:
«Дорогой Анатолий Васильевич! Болезнь имеет и свои преимущества — я успел просмотреть много «писанины», не включая в этот термин вашу работу. Последнюю я тоже внимательно прочитал с начала до конца. Как всегда, остался вполне доволен — пишете Вы хорошо и логично, только... медленно. С нетерпением буду ожидать завершения Вашего опуса для апробации и защиты. Поправок внес очень немного. С сердечным приветом. В. Парин».

Профессор Борис Дмитриевич Петров: «Благожелательность — черта, необычайно характеризующая Василия Васильевича Парина. Благожелательность к собеседнику, к аспиранту, ко всякому совсем постороннему человеку, видящему его первый раз. Желание вникнуть в дело, с которым человек пришел. Желание понять и уж, конечно, помочь, найти, изыскать способы, как и чем помочь. Посоветовать обратиться к тем, кто может быть полезен. И самое главное, не щадя себя, читать, читать и читать рукописи, статьи, диссертации с тем, чтобы воодушевить на новую работу, похвалить, найти то ценное зерно, разработку которого надо продолжать,— во всем этом он был щедр и великодушен».

Лев Лазаревич Шик: «При всей доброте, отзывчивости Парина, при его готовности помочь ему вовсе не был свойствен протекционизм. Он мог попросить меня, например, быть оппонентом какой-либо диссертации, но если я, прочитав диссертацию, скажу ему, что работа слабая, он никогда не скажет, как можно услышать иной раз от других:
— Да, конечно, парень звезд с неба не хватает, но он давно работает, исполнителен, добросовестен, прошу тебя дать положительный отзыв.

Лев Лазаревич Шик: ... И действительно, к восьми часам вечера все разделы плана были составлены. Мы просидели еще час, все увязали, согласовали и разошлись. Осталось превосходное ощущение дельно, полезно и интересно проведенного времени».

Владимир Михайлович Хаютин: «Он очень болезненно относился к тому, что сам уже не имеет возможности работать над конкретными научными темами. Человек он скрытный, поэтому мало кто об этом догадывался, но мне это открылось при одном эпизоде. У нас в институте была американская делегация, я сопровождал ее по институту вместе с Василием Васильевичем и спросил одного из американских ученых:

— Кто вы по узкой специальности? Он беспечно ответил:

— Был терапевтом, а затем стал чиновником. Василия Васильевича в этот момент передернуло, и мне стало ясно, как он болезненно реагирует на слово «чиновник».

Однажды он завел меня к себе в кабинет и неожиданно спросил:

— Что вы думаете, если я откажусь от заведования лабораторией?

Я ответил:

— Думаю, что вы поступите правильно.

— А почему?

— По моему мнению, руководить большим институтом гораздо важнее, чем вести небольшую лабораторию, и, отказавшись от нее, вы сможете больше пользы приносить институту.

Но он так и не рискнул пойти на это.

Как уже отмечалось, Василий Васильевич никогда не набивался в соавторы к своим сотрудникам.

Помню, он вызвал меня и с присущим ему юмором сказал:

— Состоится научная конференция в Америке, у меня есть заграничный паспорт, а у вас материал, давайте объединимся!

Я согласился, написал доклад, но поставил только свою фамилию. Конечно, если бы Василий Васильевич доложил работу от имени нас обоих, я бы не протестовал. Но потом, в сборнике, доклад так и вышел за моей подписью, и лишь в сноске говорилось, что он был прочитан В. В. Париным».

Лев Лазаревич Шик: «Помню заседания редколлегии «БЭБиМ», как их вел Парин. Заседание редколлегии — это очень трудное и утомительное дело. За два часа надо вынести решение о 50—60 статьях. Каждой можно уделить лишь 2—3 минуты, и надо не ошибиться. Парин умел вести заседания так, что не говорилось ничего лишнего и в то же время в каждый пункт вносилась ясность, определенность, никакой приблизительности. Например, докладчик говорит: автор утверждает, что сумел решить такой-то вопрос; но рецензент с ним не согласен, утверждает, что вопрос решен неверно, и предлагает статью отклонить.